Попадать в «какое-то» кино «Наутилусу» к тому времени было уже не впервой. Дебютировав за год до этого в эпизодической роли «модной рок-группы» в художественной ленте Владимира Хотиненко «Зеркало для героя», «Нау» с тех пор успел еще влипнуть в какой-то документальный австрийский фильм на жареную тему тех времен «glasnost & perstroyka». Это если не считать еще целой серии дипломно-курсовых короткометражек тогда еще никому не известного вне тесного круга рокерских попоек молодого режиссера Алексея Балабанова.
Вообще-то западных охотников за сей сладкой парочкой (я имею в виду «glasnost & perstroyka») в Москве в тот момент было полным-полно. Вооруженные кто кинокамерой, кто фотоаппаратом, кто просто диктофоном они вносили свой вклад в общую революционную неразбериху. Однако, насколько мне известно, только Марьяна Мюккянен пришла к мысли осветить перемены, происходившие в жизни Империи через узкую диафрагму бума вокруг легализованной в СССР рок-музыки.
К тому времени у Марьяны уже была за плечами успешная карьера в области документалистики и телевидения: блестяще образованная, эта хрупкая и энергичная женщина была вхожа в культурную элиту Хельсинки. Решение делать фильм о советской рок-музыке пришло к ней еще осенью предыдущего, 1987 года после посещения фестиваля «Рок-панорама», и ко времени знакомства с «Наутилусом» она уже пару месяцев находилась в Москве, присматриваясь к теме. «Нау» оказался небом посланным даром, содержащим в себе готовую сценарную идею: группа из глубокой провинции, творческий взлет которой совпал с переменами в жизни страны, проходила на глазах путь от безвестности к славе. Не последнюю роль сыграло и произведшее очень большое впечатление на Мюккянен мрачное азиатское обаяние Вячеслава Бутусова.
В результате всего этого «Наутилус» самым естественным образом переместился в фокус задуманного Марьяной фильма, который к тому времени уже обрел название – «Sirppi ja Kitara» (Серп и Гитара). Съемки пришлись, как это уже упоминалось, на весьма нелегкие для группы времена: вскоре раскол между Славой и Димой завершился уходом из группы последнего, конфликты в коллективе становились все более частыми, порой достигая уровня скандалов. Слава, тяжело переживая все это, находился в перманентной депрессии.
Но именно эти неуправляемые события, осложняя жизнь всем нам, постепенно придавали фильму ту убедительность и драматичность, которые столь необходимы для документального кино. Среди мильона терзаний и треволнений, в нервной и возбужденной обстановке, картина, наконец, была закончена в середине весны.
В июне Бутусов отправился в Хельсинки, чтобы присутствовать на премьере, а также посетить вместе с фильмом фестиваль «The Midnight Sun» в Соданкюля. Вернулся он покрытый нордическим загаром и наполненный сдержанным энтузиазмом. Премьера и фестивальные показы прошли хорошо, рецензии были самыми, что ни на есть, не по-лапландски теплыми. А главное – намечались (в связи с показом фильма и в привязке к нему) гастроли по клубам Финляндии.
Надо сказать, что в отличие от своих московских и питерских коллег «Наутилус» не был особенно избалован контактами с представителями дальнего зарубежья (если не считать встреч с упомянутыми выше эмиссарами свободной прессы). Не было в головах у нас и ни малейшего понимания того, как может быть воспринята наша музыка в Европе. Честно говоря, мы никогда об этом особенно и не задумывались, а если и задумывались, то в духе сугубо скептическом. В связи с этим предстоящая поездка выглядела особенно волнующей.
И она состоялась – в начале сентября. После всей обычной в то время бюрократической возни: каких-то мутных переговоров и бумаг, имеющих целью гарантировать, что члены «Наутилуса» честно поделятся заработанными денежками с любимым государством, включения в состав экспедиции бесцветного чиновника «Росконцерта», нуждающегося для поправки здоровья в добром глотке скандинавского воздуха, заполнения бесчисленных анкет и т.д. и т. п. Не обошлось даже и без доносов, написанных на ряд членов коллектива неизвестно кем, но известно куда (возможно, их писали другие члены коллектива).
Так или иначе, поезд тронулся. Программа предстояла насыщенная: клубные концерты в добром десятке городов Суоми. Ювяскюля, Куопио, Тампере, не помню еще какие kyla, maki и linna, и Хельсинки – на десерт. Естественно, все концерты предварялись демонстрацией «Sirppi ja Kitara».

типичная афиша из рок-клуба

По ряду причин я смог присоединится к туру, когда он уже перевалил через экватор: так что до Финляндии я добирался в одиночку. Помню до сих пор волшебное чувство перехода в зазеркалье на незримом рубеже между Лужайкой и Лапеенрантой – даже лес, казалось, ожил, стряхнув с себя морок, как в толкиеновских сказках. (Интересно, что десять лет спустя, несмотря на выравнивание цен, витрин и некоторых тому подобных величин по обе стороны границы, чувство это все же сохранилось. Очевидно, и впрямь существуют волшебные заклятья.)
Вокзал, ресторан, кампания каких-то финских музыкантов, друзей Марьяны, которые, которые должны встретить и помочь пересесть на Тампере, финская электричка и неуклюжие разговоры с каким-то отпускным солдатиком – все через лихорадочную тридцатидевятиградусную призму вывезенного из нервной Москвы злобного гриппа. Потом встреча с родным коллективом, концерты – пожалуй, вполне удачные, вежливый финский интерес, резвящиеся уральские рокеры – впрочем, резвящиеся на уровне и с разумением советского загранкомандировочного того времени. То есть скупая на скрупулезно подсчитанные марки то, чего у нас не было, втихую сплавляя нелегальную водку, встревая в забавные лингвистические недоразумения с окружающей средой. Маленькие анекдотические происшествия и плутни. Снимали микроавтобус с запрещенной парковки за 15 минут до обхода управляемого внутренним хронометром полицейского и возвращали его на место после обхода каждое утро. Успешно подгоняли советскую мелочь к финским игральным автоматам. Много еще можно вспомнить всяких подобных глупостей. Но кроме анекдотов была и определенная польза. Принимали группу вполне тепло, иногда даже жарко, заработанных денег хватило на приобретение первого в истории «Нау» многоканального магнитофона, на котором впоследствии записывалась добрая половина питерских групп (говорят он где-то и сейчас доживает свои дни). За дальнейшее продвижение группы в Европе взялась одна из финских промоутерских фирм, выпустившая все, что полагается в этом случае: буклеты, постеры, демо-кассеты…
Неизвестно, что поджидало «Наутилус» на этом пути: вряд ли намного больше, чем другие советские группы, пустившиеся на завоевание европ и америк в конце 80-ых. Судьба, в лице Бутусова, распорядилась иначе. В ноябре, во время одного из регулярных приступов священного безумия, время от времени охватывавших Славу (последний из них зимой 1997-го года привел к окончательному распаду группы), состав был в очередной раз распущен… Воскресший через полтора года реформированный «Наутилус» снова пустился разыгрывать к тому времени уже порядком измусоленную карту «We’re rock musicians from Russia», но это уже совсем другая история, не имеющая отношения к Финляндии. Потому что контакты с финскими друзьями и партнерами уже ослабели или вовсе были утрачены. Не последнюю роль в этом сыграло завершение долгой и драматической истории отношений между Бутусовым и Мюккянен. Так что новое движение началось уже по дорожке, протоптанной не Лениным, а Колумбом – в сторону небоскребов Манхеттена. Впрочем, и этому плаванию не суждено было кончиться ничем особенным.
Главное было и так ясно: мы не поняли друг друга, Финляндия и «Наутилус» (можете подставить любую другую страну и группу – как Х и Y в математическом уравнении). Anteeksi and kiitos very much – как любил говаривать Слава в завершении финских концертов. Мы не могли по определению дать друг другу того, чего друг от друга хотели: вместо могучей кучки tolstoys, dostoyevskis & raspoutins перед финской публикой стояла растерянная шайка больных детей-переростков, игравших музыку-айсберг, надводная часть которой не содержала в себе ничего свежего, интересного, оригинального, подводная же… что ж, для этого надо родиться морским змеем. Может быть сейчас, когда вирус, вырвавшийся из клеток растерзанного древнего ящера, уже вполне распространился по просторам старушки-Европы, мы бы поняли друг друга лучше и полюбили бы больше. История, однако, не терпит сослагательного наклонения.
То, что произошло на глобальном уровне столкновения культур, как в зеркале отразилось на локальном уровне соприкосновения людей. Там тоже, как выражается современное компьютерное поколение «интерфейс глючило по полной программе». Это я снова о Славе и Марьяне, об этой интересной паре личностей: пасмурно-обаятельный князь монгольской степи и добрая лапландская колдунья с волосами-паутиной. Впрочем, может мне все это лишь мерещится в пьянящей дымке давнопрошедшего времени.
То, что произошло на глобальном уровне столкновения культур, как в зеркале отразилось на локальном уровне соприкосновения людей. Там тоже, как выражается современное компьютерное поколение «интерфейс глючило по полной программе». Это я снова о Славе и Марьяне, об этой интересной паре личностей: пасмурно-обаятельный князь монгольской степи и добрая лапландская колдунья с волосами-паутиной. Впрочем, может мне все это лишь мерещится в пьянящей дымке давнопрошедшего времени. И все же, что не говори, не знаю, как остальным, а мне северная земля дала многое: первый опыт тактильного контакта с цивилизацией, знакомство с великолепными людьми: Марьяной Мюккянен, Сеппо Вестериненом, музыкантами групп «Sielun Veljet» и «Giddy-Ups» – кого-то я уже и не помню по именам. помню только, что люди хорошие. А еще – туманно-нордическую атмосферу текстов «Чужой Земли», большинство из которых было написано во время этой и последующих – уже не очень деловых – поездок в Финляндию в маленькой квартирке Марьяны на Хельсингинкату. Поэтому жалеть, собственно говоря, не о чем.

ЭПИЛОГ В ТАМПЕРЕ

чужие (с mp3)